Мифология и реальность - 3

  Стараясь выполнить данное в прошлый раз обещание и соблюсти баланс между сжатостью, удобочитаемостью и необходимым минимумом информативности, я опять затянул с публикацией, а текст  все равно получился достаточно большим по объему. Впрочем, если кто-то нашел небезынтересными для себя предыдущие тексты, то, надеюсь, прочитает и этот. Я обещал, что аргументировано объясню следующие закономерности, огорчительные для поклонников «социального равенства»: 1. почему «социалистическая собственность» невозможна даже теоретически 2. абсолютно нереализуема на практике ( абсолютно нежизнеспособна) 3. может существовать лишь в качестве системы паразитирования, обеспечивающей власть не принадлежащих (или частично принадлежащих) к нашему биологическому виду паразитических вариаций (охлоса) и, следовательно, может существовать лишь уничтожая и подавляя биологический вид «человек разумный» 4. может существовать лишь за счет взаимодействия с жизнеспособными обществами и 5. даже в этом случае может существовать лишь ограниченное время, мутируя в ныне наблюдаемую форму жесткой охлократии и изначально задавая ей траекторию, ведущую к развалу.

   Вот и начнем по порядку, разобрав вначале теоретическую и практическую невозможность «социалистической собственности» (как принципиальную схему, т.е. без подробностей и отвлечений – примерно так, как в школьных учебниках рассматривают действие законов физики).

    Действительно, как ни странно это кажется на первый взгляд, “обобществление” в его прямом  изначальном смысле абсолютно нереализуемо. Причем, конечно, это ничуть не связано с конкретной “идеологией” и какими-то ее ошибочными рецептами, касающимися технологии обобществления и т. д. Общая (“общенародная”, “социалистическая” - не важно, как ее называть) собственность не может означать ничего иного, как совместное владение и, соответственно, распоряжение чем-то (“средствами производства” в нашем примере). Причем, применительно к идее обобществления речь может идти только о владении в равных долях, т.е. о том, что вся имеющаяся “собственность” одинаково принадлежит всем членам общества.

     Равное право распоряжаться не может означать ничего иного, кроме того, что каждое решение по использованию в каждом случае каждого из составляющих единую общую собственность “средств производства” должно приниматься всеми членами общества одновременно и единогласно - любой иной вариант означал бы покушение на чьи-то права, экспроприацию собственности  в чью-то пользу через экспроприацию права ей распоряжаться, т.е. агрессию.

  Соответственно, и чье-то несогласие с общим единогласным решением также должно восприниматься как агрессия, как попытка расколоть единую собственность, внести помехи в базовый алгоритм. Причем, поскольку использование средств производства означает ни что иное, как применение их тем или иным образом, в тех или иных целях, в том или ином месте, в то или иное время и т.д. теми или иными людьми, то это единогласное решение должно одновременно предписывать каждому члену общества его конкретное место, время и образ действий в единой системе производства, а значит - и вне его, т.е. весь распорядок жизни.

   Как и у всех биологических видов, вся человеческая деятельность, включая бытовое поведение, представляет собой единую систему получения и перераспределения энергии из внешней среды, единый разветвленный алгоритм, ни одно действие в рамках которого не должно приходить в противоречие с другими действиями и алгоритмом в целом. В норме любое взаимодействие реализуется естественно - через выработку оптимальных пропорций в ходе подсознательного добровольного учета индивидами взаимных интересов (что на практике возможно лишь между особями одного вида). Но даже при приближенно реализуемом нормативном алгоритме, т.е. в условиях, когда нормативные “права и свободы” в целом соблюдаются, строгая взаимозависимость различных участков нашего алгоритма слабо осознается благодаря возможности выбора в рамках этих “прав и свобод”, т.е. благодаря добровольности принимаемых индивидом обязательств, диктуемых выбранным участком деятельности. Упрощенно говоря, тот, кто выбирает какую-то конкретную профессию, выбирает одновременно и соответствующий этой профессии образ жизни - место проживания, круг общения (а значит - и принятые в этом кругу формы общения), график работы и отдыха (а также и формы отдыха, ограничения по рациону, по употреблению расслабляющих или тонизирующих средств и т.д.).

   Причем, если быть более точным, то понятие свободного выбора не означает тут ничего иного, как свободу реализации своих врожденных склонностей, т.е. своей врожденной вариации в промежутке от допустимого минимума до возможного максимума творческой одаренности.

   Естественная реализация, разумеется, не может осознаваться как самоограничение и даже - как обязанность, необходимость вести себя так, а не иначе, в целях наиболее полной профессиональной самореализации (как не осознается необходимостью  любая физиологическая необходимость) и, разумеется же, она не требует регламентации - приказания, контроля и  принуждения.

   Но если должно состояться коллективное решение, предписывающее каждому гражданину его конкретные обязанности на конкретном участке деятельности, то либо это решение должно быть абсолютно безошибочным, т.е. абсолютно точно и досконально определить степень и направление способностей и склонностей каждого из членов коллектива, назначив его на максимально подходящую ему работу, либо предельно жестко регламентировать поведение каждого и на производстве и в быту,  чтобы естественная тяга данного индивида к другому виду деятельности и образу жизни - его личные склонности, направление интересов и т.д. - не отнимали время и силы, не отвлекали от основных, принудительно закрепленных за ним, обязанностей (мы даже абстрагируемся как от естественного неумения и нежелания назначенного по ошибке индивида выполнять неинтересную ему работу и от вытекающей из этого необходимости принуждать его к работе, так и от всех аспектов единодушного коллективного решения, касающихся процедуры, объема подлежащих учету фактов и т.д.). Поскольку подобное безошибочное решение невозможно даже при абсолютно нереальном условии абсолютной честности всех членов общества, то и нормы поведения каждого гражданина и на производстве, и в быту должны быть строго ему предписаны коллективным решением и строго контролироваться.

   В иных терминах это означает, что коллектив, принимая решение о коллективной собственности, одновременно обязан стать для каждого индивида и источником моральных норм (а по сути - источником личности индивида). Любое выражение неудовольствия и уж тем более - несогласие (т.е. проявление собственной личности), также должно рассматриваться как агрессия по отношению к принявшему это решение обществу. Это означает в иных, опять же, терминах, что изначальным условием “обобществления” является изъятие у каждого индивида “прав и свобод” (а шире - индивидуальной личности) с оставлением лишь обязанности добросовестного подчинения абсолютно любому решению коллектива, т.е. - обязанности не иметь собственной личности.

 Рассматривать все казусы здесь излишне, поскольку пока нас интересует лишь сама абсурдность и нереализуемость такой обобществленной собственности, требующей единогласного решения всех граждан по каждому факту использования каждого серпа и молота, а также по каждому бытовому поступку каждого члена общества, а она вполне очевидна. Поэтому, чтобы иметь возможность хоть как-то организоваться, такое государство должно начать организовываться на принципе, противоположном декларируемому. То есть, не имея возможности воплотить принцип общенародной собственности на средства производства в его точном смысле, лишь провозгласить его, но фактически приступить к изъятию собственности правящей иерархией в свою пользу (причем, даже в случае, если бы иерархия состояла из честных и одаренных людей, им пришлось бы делать это – допустим, утешая себя, что это делается в интересах каждого члена общества).

   На практике это означает, что право распоряжаться общей собственностью (а также и поведением членов общества) должно - при формальном признании этого права за всеми гражданами как формальными совладельцами - быть передано имеющемуся (или вновь создающемуся) государственному аппарату и считаться добровольно делегированным ему обществом в качестве передачи полномочий наиболее одаренным и честным индивидам, избранным всеми гражданами для этой цели. Учтем, что в действительности столь идиллическая передача полномочий некоторой выборной иерархии принципиально неосуществима, - данное решение, поскольку оно есть важнейшее решение обо все общественной собственности, также должно быть принято единогласно, добровольно и безошибочно всеми членами общества и т.д., что также абсурдно и невозможно (т.е. возможно при условии абсолютной одинаковости всех индивидов, которое противоречит, кстати, условию отбора достойных). При малейшей же неодинаковости индивидов оно превращается в изъятие собственности у несогласных с большинством, т.е. агрессию и нарушение изначально провозглашенного принципа.

Но допустим, что общество каким-то образом умудрилось делегировать изначально добросовестным иерархам полномочия распоряжаться собственностью. Это не может означать ничего иного, кроме как добровольное принятие всеми членами  общества обязанности полного подчинения всем решениям иерархии и добросовестного их выполнения. Иначе говоря, все граждане должны добровольно отказаться от всех прав и свобод, поскольку индивидуальное пользование ими есть покушение на единую собственность и внесение помех в деятельность общества в целом и иерархии в частности. Можно допустить, что за каждым гражданином сохраняется право отзывать не оправдавших надежд иерархов, избирать взамен новых и самому быть избранным.  Однако каждое такое решение должно, во-первых, быть принято единогласно - в том числе и всеми членами иерархии - во избежание раскола единой собственности и экспроприации права распоряжаться ею в пользу части общества (пусть даже “большинства”), а во-вторых, оно противоречило бы возложенной на иерархию обязанности управлять, отбирая в иерархию наиболее достойных и давая оценку поведению каждого гражданина. Ведь в противоположность нормативному алгоритму, где каждый может независимо предлагать конкретные алгоритмы, независимо воплощать их и независимо оценивать предлагаемое другими индивидами, и где именно сумма независимых индивидуальных реакций является критерием и средством отбора тех, кто вносит вклад в процветание общества и их вознаграждения пропорционально вкладу, - в противоположность этому творческому алгоритму вида «хомо сапиенс сапиент», государство единой собственности по определению должно закрепить за собой обязанность предлагать и воплощать конкретные алгоритмы, централизованно отбирая индивидов, способных, с точки зрения иерархии, к построению алгоритмов. Иначе говоря, само государство обязано быть единственным критерием и средством отбора достойных, и декларированное право граждан вмешиваться в решения иерархии, давая независимую оценку ей и конкретным иерархам, означало бы, в случае его реализации, паралич управления “единой собственностью” и, как мы выше говорили, должно с точки зрения данного базового алгоритма считаться агрессией, т.е. внесением помех и желанием экспроприировать в свою пользу право распоряжаться общей собственностью, навязав свое решение всему обществу (исключением может быть лишь единогласное решение всего общества).

  Причем никакого критерия оценки деятельности иерархов и, соответственно - необходимости их замены, здесь быть не может в силу хотя бы того, что “обобществленная собственность” по определению исключает практический критерий эффективности (ниже мы это еще раз рассмотрим детальней). Поэтому какие-либо реальные перевыборы иерархов, отзыв отдельных лиц или отмена принятых ими решений по инициативе снизу здесь вообще невозможны, и единственной альтернативой такому положению дел могла бы быть лишь периодическая (и прямо противоречащая нормативному алгоритму) смена всей иерархии по случайному признаку (по очереди, по жребию и т.д.).

  Таким образом, если выше мы обнаружили, что “общественная собственность” требует отмены личных прав и свобод, то теперь мы обнаруживаем, что она требует отмены и свобод политических, т.е. - права участвовать в принятии решений о теоретически общей собственности.

 

    Разумеется, все сказанное касается и самой иерархии - одновременное и единогласное принятие каждого решения по каждому случаю использования средств производства невозможно и потому должно реализоваться лишь в виде подразумеваемого единогласия как полного подчинения иерархов низших уровней, непосредственно связанных с конкретными средствами производства, решениям иерархов высшего уровня (а точнее, по той же логике - самому высшему иерарху). Любой же случай самовольного решения или несогласия с принятым наверху решением  (точно так же как  случай неподчинения или выражения недовольства любого из не входящих в иерархию граждан решениями иерархии) может означать лишь одно - попытку индивидуального изъятия у всего общества или, как минимум, внесение помех в коллективную деятельность, т.е. агрессию, подлежащую строжайшему пресечению. 

 

    Итак, мы видим, что государство, желающее организоваться на принципе “обобществленной собственности”, должно - как условие возможности какой бы то ни было организации - сразу отказаться от этого принципа и принять как единственную альтернативу принципу “частной собственности” принцип единоличной собственности высшего иерарха на все государство, включая всех его граждан, автоматически обязанных превратиться в слепых исполнителей высочайшей воли (оценку поведения и, соответственно, окончательный приговор каждому гражданину может и обязан давать высший иерарх как единственный знающий, насколько совпадает с его волей или, напротив, является помехой тот или иной поступок того или иного гражданина).

Таким образом, все права и свободы могут принадлежать лишь верховному иерарху, который один имеет право на творчество, однако это право для него нереализуемо ни при каких условиях, даже если он честно готов делегировать его творчески одаренным индивидам, поскольку решение о передаче прав на творчество (т.е., кого считать одаренным, что надо изобретать, какое изобретение считать эффективным и т.д.) должен принимать сам верховный иерарх, который становится единственным критерием эффективности.

Вообще, все “права и свободы” в полном объеме  необходимы именно творцам, но столь же необходимо должны частично отсутствовать у исполнителей, за которыми - пока они являются исполнителями – закреплены, в первую очередь, обязанности и лишь те из прав, которые помогают эти обязанности выполнять - исполнительские права и свободы, гарантирующие выбор наиболее подходящего индивиду и потому наиболее естественно, “по склонности”, выполняемого им круга обязанностей (наличие же всего спектра прав и свобод связано только с необходимостью развития личности и  презумпцией возможности перехода в творцы, вытекающей из присущего нашему видовому алгоритму резкому отличию потомства от родителей по критерию творческой одаренности и из сложности и длительности самораскрытия творческого потенциала - то и другое требует обеспечение равных для всех возможностей развития личности и свободы реализации, свободы смены статуса). Государство единой собственности, по определению закрепляя за собой эксклюзивное право на творчество и превращая всех граждан в пожизненных исполнителей, тем самым неизбежно должно, даже обязано, закрепить за гражданами только обязанности, изъяв права и свободы (которые в противном случае, не имея функции обеспечения творческой самореализации индивидов, средства перехода в категорию творцов, могут являться лишь источником помех, нарушающих безоговорочно добросовестное подчинение решениям высшего иерарха, т.е. - источником агрессии, разрушающей фундаментальный алгоритм единой собственности). 

   Причем, в отличие от нормативного алгоритма, интересы единой собственности требуют, чтобы даже естественное право исполнителя на свободу выбора вида и участка исполнительской деятельности, свободу поиска максимального вознаграждения и свободу распоряжения полученным вознаграждением (права, являющиеся средством обратной связи, сигнализирующих через изменение спроса на вид работы и на товары о сравнительной эффективности алгоритмов и тем самым являющиеся для их создателей критерием эффективности) здесь также должны быть изъяты, поскольку они нарушают единое управление единой собственностью и принцип равного распределения дохода от нее (т.е. нарушают сам принцип единства собственности, принцип равного, “общего”, владения ею).

 В иных терминах можно сказать, что базовый алгоритм этого государства по определению исключает практический критерий эффективности, средство обратной связи, позволяя принимать лишь чисто произвольные решения.

 Никакое творчество, никакая эффективная деятельность при отсутствии критерия эффективности невозможны.

  Кроме того, творческая деятельность невозможна как из-за отсутствия творцов (т.е. подавления процесса формирования творческой личности через изначальное подавление любого независимого поведения, лишение права на информацию и т.д.), так и из-за обязанности высшего иерарха самому принимать окончательное решение о любом гражданине и любом алгоритме (кого из граждан следует признать творцом и какое конкретное предложение следует считать наиболее эффективным).

 Наконец, творческая деятельность невозможна потому, что она противоречит обобществлению собственности и разрушает как саму эту единую собственность, так и процесс ее использования (поскольку творчество – даже если право на него санкционировано кому-то верховным иерархом - по определению означает личное решение о перестройке каких-то алгоритмов и, тем самым, о использовании “средств производства”, т.е.  действие, узурпирующее право распоряжения собственностью, и, плюс к тому, требующее изменения всех действующих в данный момент планов по использованию собственности, их подстройки под новый алгоритм с соответствующей подстройкой производственного и бытового поведения всех членов общества, - подстройкой, в каждом случае творчества чувствительной лишь для непосредственно участвующих в данном алгоритме и в смежных с ним  и микроскопически малой для большинства, но по сумме творческих актов чувствительной для всех и как минимум сильно затрудняющей процесс управления единой собственностью, а при накоплении частоты творческих актов - парализующий его). 

   Но вполне понятно, что и в таком карикатурном виде государство «социалистической собственности» организоваться не может (если, конечно, понимать организацию государства как организацию созидательной деятельности) и является принципиально неуправляемым.

Даже при условии идеальной добросовестности всех членов общества и всех иерархов и при условии оптимального распределения обязанностей и полномочий внутри иерархии (т.е. превращения всей иерархии в единый совещательный орган для высшего иерарха, когда каждое звено и ступень в строгом соответствии с порученной ей зоной контроля над “средствами производства” идеально точно учитывает абсолютно всю относящуюся к ней информацию, идеально точно определяя как степень отношения, так и степень значимости каждой единицы информации, а также идеально эту информацию группирует и сводит в предложения) и при условии идеального прохождения по всем ступеням информации снизу и распоряжений сверху - даже при выполнении всех этих заведомо невыполнимых условий никакая деятельность высшего иерарха с положительной эффективностью невозможна, поскольку требовала бы (как, кстати, и деятельность любого из низших) переработки за время, стремящееся к нулю, объема информации, стремящегося к бесконечности и, самое главное, дара ясновидения, т.е. предварительного учета еще несуществующих фактов (что необходимо при централизованном сопряжении системы алгоритмов сверху без разрешения оперативно их перестраивать снизу). Кроме того, даже при наличии столь неординарных способностей никакая эффективная деятельность по управлению единой собственностью невозможна потому, что либо каждое эффективное решение должно приводить к изъятию у кого-то (т.е. к нарушению “единства собственности”), либо компенсироваться неэффективным.

  

   Наглядно расшифровать все это можно следующим образом. Поскольку эффективность любого конкретного алгоритма зависит от степени его соответствия постоянно меняющимся условиям, то оперативные решения о том, сколько, чего и по какой цене производить должны приниматься и реализовываться, во-первых, за как можно меньший промежуток времени, во-вторых - при каждом изменении условий, т.е. постоянно, поскольку любой поступок каждого члена общества так или иначе воздействует на всю совокупность условий, и хотя сам по себе (если иметь ввиду рутинные бытовые поступки и не говорить о выраженной созидательной или разрушительной деятельности) имеет микроскопически малый в масштабах общества эффект, но вся масса поступков постоянно дает в тех или иных частях общества флуктуации “настроений”, “вкусов”, “потребностей”.

Однако, даже если сделать нереальное допущение, что вся информация об этих флуктуация немедленно и в деталях становится известна управляющей верхушке иерархии и что сразу же принимается решение, реагирующее на флуктуации спроса, то и в таком случае ни о какой эффективности и управляемости не может быть и речи. Поскольку решение принимается как решение о “единой собственности”, т.е. централизовано по всей, допустим, группе аналогичных производств (не говоря уж о том, что при “единой собственности” оно сразу должно быть решением о всех имеющихся в данном обществе производствах во всех отраслях), то, во-первых, оно действительно является либо изъятием у того непосредственного производителя, который понес убытки (поскольку он не виноват в возникшей неэффективности, являясь лишь исполнителем), либо должно  принести ему предполагавшийся при принятии решения результат вне зависимости от реального результата его деятельности (т.е. должно быть оплачено из расчета прибыли даже в случае, если принесло убыток - примерно так же, как оговоренная оплата должна быть выплачена наемному исполнителю вне зависимости от того, каков дальнейший результат для нанимателя, - иначе говоря, весь выпущенный товар должен быть также централизованно закуплен по предполагавшейся цене, даже если он оказался никому не нужен ).

  Во-вторых, поскольку каждое решение есть проявление чьей-то индивидуальной вариации, то централизованное решение есть проявление индивидуальной вариации высшего иерарха, исключающее проявление всего спектра имеющихся в обществе эффективных индивидуальных вариаций (даже если допустить, что абсолютно каждый носитель творческой вариации данного типа может свободно донести до высшего иерарха свое предложение, то отбор предложений и их сведение в окончательное решение все равно будет воплощением индивидуальной вариации высшего иерарха - либо он должен слепо визировать все взаимоисключающие предложения, сам ничего не решая).

  В-третьих, поскольку максимальный промежуток времени между получением информации, принятием решения и его воплощением должен быть как можно меньше минимального промежутка между флуктуациями спроса, то чем большего количества даже однотипных производств должно касаться это решение (не говоря уж о всей “единой собственности”, хотя каждое централизованное решение высшего иерарха должно быть именно таким - имеющим приоритет ненанесения ущерба всему производству, приниматься как единое решение о всей единой собственности - допустим, исключить, чтобы изменения в данной отрасли вдруг оставили без работы предприятия смежной), тем больший, с одной стороны, объем информации должен быть переработан; с другой стороны, тем меньше промежуток между флуктуациями спроса, стремящийся в масштабах всего общества к нулю (поскольку чем больше номенклатура товаров, удовлетворяющих разные “потребности”, тем больше суммарное количество флуктуаций в единицу времени).

  В сущности, не только все эти причины вместе, но даже наличие одной из них означает принципиальную неэффективность данного способа социальной организации, т.е. тот факт, что эффективность любого алгоритма здесь может только падать (то есть, например, если от предыдущего общества достались по наследству какие-то предприятия, технологии и т.д., то они принципиально не могут быть запущены с прежней эффективностью, и в дальнейшем, по мере накопления ошибки при все возрастающем отклонении условий от первоначальных, эффективность будет только снижаться). Причем мы приходим к этому выводу даже не акцентируя внимание на принципиальном отсутствии в данной системе критерия эффективности, что, как мы говорили выше, делает любое решение произвольным и что само по себе означает принципиальную неэффективность любого решения (поскольку решения, принимаемые наугад, даже случайно не могут быть верными и могут лишь накапливать ошибку).                                                                                                       

 И если даже допустить, что верховный иерарх (или весь правящий слой иерархии) подобен известному гипотетическому сверхмозгу, который обладает знанием о всех характеристиках и законах движения всех частиц нашего мира, а потому способен вычислить весь дальнейший ход его развития, то, конечно, каждое вмешательство, меняющее какие-то характеристики, требовало бы новых вычислений, которые требовали бы новых вмешательств и т.д., делая процесс вычисления невозможным (бесконечным - в известной гипотезе божественного сверхмозга предполагалось не только сверхбыстродействие, но и отсутствие какой-либо возможности обратного влияния на мир). Аналогичная невозможность - даже обладая даром ясновидения - наперед составить план адекватного изменения всей массы производственных алгоритмов, учитывающий и последствия этого изменения, означает принципиальную невозможность управлять “единой собственностью” централизованно.

 

Но и децентрализованное управление под контролем сверху также невозможно. Если абстрактно мы могли бы допустить, что при абсолютной добросовестности всех членов иерархии управление способно осуществляться как совместное управление через идеально уравновешенную систему распределения полномочий, то - даже не говоря, что такое распределение означает построение пирамиды изъятия (его нарастание, поскольку неотъемлемо закрепленные за тем или иным иерархом те или иные полномочия по распоряжению единой собственностью означают более высокую степень индивидуального изъятия, чем неравенство статусов по мере близости к вождю) - такое распределение ничего не дает с точки зрения эффективности управления.

  Действительно, на поверхностный взгляд кому-то может показаться, что если каждый, допустим, руководитель предприятия имеет полномочия оперативно решить, какие изменения в деятельности предприятия необходимы в данный момент и сразу подать обоснованное предложение руководителю группы предприятий, функция которого будет заключаться в том, чтобы сопрячь предлагаемое решение с наличными показателями остальных подчиненных ему предприятий и передать своему начальству обоснованно сопряженное предложение, которое это начальство также сопряжет с показателями и предложениями остальных подчиненных ему руководителей групп предприятий и также передаст на утверждение своему начальству, которое сопряжет это решение в масштабах всей отрасли и передаст своему начальству, которое сопряжет в масштабах всего общества и быстро отправит непосредственному исполнителю, то - если все это будет делаться постоянно и без бюрократической волокиты, - эффективное управление возможно.

  Однако, во-первых, здесь неизбежно то же неограниченное нарастание вычислений при столь же неограниченном уменьшении отведенного на них времени, во-вторых, неизбежно незнание непосредственным руководителем низовой структурной единицы реальной эффективности собственного алгоритма и аналогичное незнание любым вышестоящим руководителем эффективности как любого отдельного алгоритма, так и всех подведомственных ему алгоритмов. В более наглядных понятиях это означает, что поскольку решение о том, сколько, чего, каким образом, по какой технологии производить и по какой цене отпускать принимается всегда только сверху и только с учетом интересов всей единой собственности (вышестоящий уровень сопрягает его с аналогичными решениями по всей группе подведомственных производств и передает на следующий уровень, который также сопрягает и т.д.), то это решение - даже при добросовестности всех членов иерархии и идеальном распределении полномочий, когда оно является максимально ответственным коллективным решением всей иерархии - не является, во-первых, эффективным для каждого конкретного производства и не отражает мнения руководителя данного производства о возможных действиях по повышению эффективности (поскольку скорректировано с учетом интересов всех других производств во всех отраслях), во-вторых, не может быть адаптировано к меняющимся условиям, а значит, его эффективность будет снижаться по мере отдаления наличных условий от исходных (поскольку любое самовольное корректирование есть нанесение вреда общей собственности), в-третьих, может быть принято только наугад и никакие его последствия не могут быть показателем, характеризующим эффективность (поскольку оно изначально принималось не из приоритета эффективности данного отдельно взятого производства, то и точки отсчета для оценки изменения эффективности при изменении условий также нет).

Непосредственно связанные с производством низовые руководители не имеют ни возможности, ни критерия реакции на изменение условий, поскольку флуктуации потребностей, спроса не связаны с наличными алгоритмами и их эффективностью, да и вообще возможны лишь в пределах, разрешенных государством (поскольку независимое предложение алгоритмов на рынке и независимое поведение исполнителей-потребителей запрещены, а номенклатура, цена, количество и потребительские свойства всех имеющихся товаров и услуг, а также доходы граждан и объем платежеспособного спроса в целом заранее определены государством, которое, в сущности, само заранее планирует реакцию на свои действия и требует именно планируемой реакции, рассматривая любую иную как источник помех, подлежащую пресечению агрессию.) Точно так же и высший уровень иерархии не может получать достоверные сигналы о флуктуациях от низших уровней, и даже если бы какой-то сигнал случайно оказался адекватным ситуации, то его адекватность не могла бы быть ничем проверена, а если бы и существовал способ проверки, должна была бы принципиально игнорироваться.

 Иначе говоря, если решение о изменении технологии, объемов выпуска, цены и т.д. каждого данного товара изначально должно приниматься не из приоритета эффективности данного конкретного алгоритма, а на более высоких иерархических ступенях как сводное решение по всей массе имеющихся алгоритмов, то оно вообще не должно исходить из конкретной информации по каждому алгоритму и из приоритета их эффективности, а главное, изначально исключает возможность получения информации о эффективности, поскольку что бы ни произошло с каждым конкретным алгоритмом (допустим, все потребители отказываются покупать этот товар по минимальной цене или, напротив, готовы купить его по любой цене в любом количестве), это не может свидетельствовать ни за, ни против данного алгоритма, который теоретически должен считаться эффективным для всей “единой собственности” и только по этому теоретическому критерию и оцениваться.

  Чтобы не вдаваться в “экономические” детали воспользуемся приближенным пояснением в обиходных понятиях: при одной и той же цене спрос одинаково высок и в случае, если цена занижена, и в случае, если она завышена, но занижен объем производства, - тем более при отсутствии независимо конкурирующих аналогичных товаров, - и никакого способа установить причину спроса не существует. Причем в аналогичном положении находится и сам производитель, получающий сырье и оборудование по административно установленной цене и, следовательно, лишенный возможности знать свои реальные затраты.  В аналогичном положении находится и любой другой член правящей иерархии, включая высшего иерарха. Экономика такого государства является не просто неуправляемой, но по сути фиктивной, и реального положения дел в ней не может знать никто.

  На практике эта неуправляемость заставляет стремиться к иллюзии управляемости, единственным способом создания которой является сведение к минимуму подлежащих учету факторов, что еще более отдаляет получаемую информацию от реальной, а также автоматически означает неизбежное расширение зоны принудительного труда для компенсации падающей эффективности.

   Несмотря на то, что я и так излишне затянул описание закономерностей «социалистической собственности (притом, что лишь поверхностно затронул некоторые из них), рискну потратить еще страничку с благой целью дать наглядную иллюстрацию сказанного выше о принципиальной антиэффективности и неизбежном расширении зоны принудительного труда (хотя принудительность труда и поведения, как мы видели, вытекает из самого принципа «обобществления», но здесь мы можем наглядно вывести это из «экономической необходимости»).  

 В простейшем варианте процесс выглядит следующим образом. Допустим, вы отрядили десять тысяч рабочих для прокладки дороги. Если речь идет о свободных рабочих и более-менее нормативном алгоритме, то вся ваша функция сводится к тому, - если использовать обычную, хотя и не совсем верную терминологию - чтобы оплатить рабочим их труд по ставке, компенсирующей отсутствие привычных бытовых условий. (Разумеется, в вашу задачу также входит четко сформулировать перед инженерно-техническим персоналом требования, предъявляемые к качеству, срокам и общей стоимости дороги). Все остальное вас касаться не должно - снабжение будет организовано независимыми поставщиками, в ходе конкуренции которых быстро останутся на рынке только те, кто сумеет предложить требуемые товары и услуги по приемлемым ценам, а количество рабочих по ходу строительства уменьшится, поскольку инженерно-технический персонал, имея возможность гибко реагировать на ежедневно появляющиеся проблемы и организовывать работу так, как считает нужным и с помощью тех средств, применение которых возможно, будет стремиться к снижению трудоемкости и сокращению расходов, благодаря чему часть рабочих станут “безработными”. Этот процесс всем известен и в той или иной степени всегда реализуется, о чем справедливо (и гневно - поскольку вытеснение рабочих в результате оригинальных организационных решений и применения машин расценивалось как “усиление эксплуатации”) писал в числе прочих и Маркс.

Но совершенно противоположное происходит при антинормативном алгоритме. Принципиальная невозможность единого управления единой собственностью (принципиальная антиэффективность) означает, что трудоемкость любого участка алгоритма начинает возрастать по мере отдаления реальных условий от нарисованного на бумаге проекта. Любая неучтенная кочка, любое выявившееся неудобство в использовании какого-либо механизма, любой перебой с поставками материалов - все эти, абсолютно неизбежные флуктуации условий, - становятся неразрешимой проблемой, требующей согласований с вышестоящими инстанциями, поскольку только им может быть известно, какие изменения в проекте и режиме использования ресурсов отвечают интересам единой собственности, как их понимает верховный иерарх, исходя из своих представлений о эффективности единой собственности в целом. Те же проблемы возникают и со снабжением материалами, со снабжением рабочих продуктами и предметами обустройства быта, - ведь все это также выделяется для данной конкретной стройки из общей единой собственности, и потому количество и сроки выделяемого также должны быть сопряжены с высшими интересами.

  Причем также очевидно, что вольнонаемный рабочий согласен выполнять лишь ранее оговоренные условия найма, в которые, разумеется, не входят ни кочки, ни затруднения с оборудованием, ни перебои с поставками. Таким образом, свободные рабочие либо будут требовать прибавки, либо начнут покидать стройку (что вероятней, поскольку принципиальную антиэффективнось управления - “бардак”, если воспользоваться советским жаргоном - не скроешь, и рабочие инстинктивно должны ощущать бесперспективность всей данной затеи, а значит - как и полагается нормальным исполнителям - искать более эффективные для исполнения алгоритмы). С точки зрения верховного иерарха (или назначенного им ответственного за данную стройку) все это есть агрессия против базового алгоритма (саботаж и т.д.). В ведении высших иерархов, как мы понимаем, находится одновременно все множество таких и даже более сложных строек, все множество централизованно распределяемых разнообразных машин и механизмов, все множество имеющихся производственных ресурсов, продуктов питания и т.д. И все это должно ежедневно сопрягаться в непротиворечивую работоспособную систему с учетом ежедневных флуктуаций на каждом участке деятельности (количество которых, напомню, возрастает быстрее, чем требуется времени для принятия решений).

  Отсюда следует, что единственным способом упростить ситуацию, не позволить ей сразу выйти из под контроля будет, во-первых, свести к минимуму параметры, требующие осмысления, выбрав главный с точки зрения “единой собственности” (дорога должна быть открыта к такому-то сроку, чтобы по ней хоть кое-как смогли вывозить уголь с открывающейся к этому же сроку шахты), во-вторых - свести к минимуму требующие осмысления флуктуации, как связанные с “человеческим фактором”, так и с природным - прикрепить, с одной стороны, рабочих к дороге (например, расценивая их недовольство как “контрреволюционную деятельность” с соответствующим расстрелом зачинщиков и переводом остальных в заключенные, призванные “искупить ударным трудом” и т.д.), и, с другой стороны, создать запас прочности - обеспечить постоянную присылку все новых и новых рабочих для компенсации всяких неучтенных кочек, сбоев в работе оборудования и т.д. (причем данный процесс должен подхлестываться низовыми иерархами, придумывающими предлоги для обеспечения избыточного запаса рабочей силы и материалов, позволяющего при необходимости форсировать тот или иной участок работ и иметь хотя бы минимум маневра при появлении каждой новой кочки).

Таким образом, вместо хорошей удобной дороги с высококачественным покрытием, построенной менее чем десятью тысячами рабочих (десять тысяч минус высвобождающиеся в результате совершенствования алгоритма “безработные”), вы получаете дорогу, по которой кое-как можно проехать, построенную на костях многих десятков тысяч рабочих и расстрелянных за саботаж инженерно-технических работников (из числа тех, кто пытался предложить серьезное осмысление проблем вместо слепого подчинения абсурдным решениям верховных иерархов). Учитывая, что с точки зрения антинормативного алгоритма и его высшего иерарха любая помеха строящемуся алгоритму - исходящая от рабочих ли или даже просто от природных условий - есть агрессия (а также, учитывая, что всем этим “испорченным” рабочим вообще лучше вымереть ради светлого будущего - если иерарх принадлежит к категории экс-одаренных - или с ними вообще можно считаться не больше, чем с обычным сырьем для упрочения собственной власти - если иерарх принадлежит к чистому охлосу), то реальный процесс строительства сразу обойдется без всяких сложностей - строительство начнут десять тысяч “экономичных”, т.е. сведенных к “физиологическому минимуму” рабов под присмотром тысячи живущих впроголодь охранников, а закончат новые двадцать тысяч (поскольку первые десять успеют вымереть) под присмотром двух тысяч охранников. Причем, при взгляде сверху, это будет казаться дешевым способом достижения цели (поскольку, хотя реальные затраты на питание и организацию принуждения будут выше, чем реальные затраты при нормальном строительстве, реальных затрат - например, во сколько обошелся конфискованный у крестьян хлеб - в этой системе, как мы говорили, не может знать никто, а способ мышления паразитических вариаций всегда видит лишь простейшую взаимосвязь; принудительный, конфискованный и т.д. значит - дешевый.).

Неуправляемость «социалистической собственности» означает, что система, как мы отметили выше, является принципиально антиэффективной, т.е. эффективность любого имеющегося (доставшегося при «обобществлении», купленного и внедренного) алгоритма может только постоянно снижаться. Соответственно, это государство может существовать лишь за счет постоянного притока новых эффективных алгоритмов извне, т.е. покупая или воруя и копируя  технологии и изделия у относительно жизнеспособных обществ. Пусть при внедрении, в силу невозможности творчески адаптировать импортный алгоритм к наличным условиям, теряется большая часть прироста эффективности, но какая-то часть поначалу остается и теряется постепенно, по мере отдаления наличных условий от первоначальных. Попросту говоря, картина выглядит так: допустим, покупается лицензия и внедряется новое изделие, которое поначалу имеет более ли менее сопоставимое с прототипом качество и относительно ненамного более высокую себестоимость, но с течением времени качество постоянно ухудшается, а затраты на производство постоянно растут. Тут надо отметить два обстоятельства. 1. Если бы не было соседей, то нельзя было бы подглядывать за соседями и что-то покупать или воровать у них. Если бы государство «обобществленной собственности» существовало само по себе, то ничему новому в нем неоткуда было бы взяться, а все доставшиеся при обобществлении производства сразу  пришли бы в упадок. Оно может существовать лишь паразитируя на жизнеспособных обществах. 2. При внедрении своими силами купленной или скопированной технологии, почти весь даваемый ею прирост эффективности теряется уже в процессе внедрения (и чем сложнее и эффективней эта технология по сравнению с имевшейся аналогичного назначения или со средним имеющимся технологическим уровнем данного государства, тем больший процент эффективности теряется). Если внедрение осуществляется не вовлеченными в «единую собственность» импортными специалистами (допустим, просто строится по лицензионному контракту новый завод, оснащенный и отлаженный иностранной компанией), то значительная часть новой эффективности сразу после внедрения еще  сохраняется и постепенно теряется уже в процессе эксплуатации. А самый экономичный для такого государства вариант – ничего не пытаться производить и просто покупать готовые изделия (действительно: зачем тратить дорогое сырье на уступающие по качеству и себестоимости собственные товары, если на это сырье можно купить больше аналогичных высококачественных товаров). Однако, для любого из вариантов нужны огромные экспортные ресурсы – огромные запасы сырья, огромная добывающая промышленность и неограниченный доступ к рынкам сбыта.

 Нет смысла перечислять все парадоксы “общенародной собственности”, - детальный анализ здесь излишен, а для установления самого факта невозможности как реального “обобществления”, так и организации какой-либо осмысленной деятельности на принципе обобществления декларативного при изъятии собственности в пользу правящей иерархии сказанного вполне достаточно. Прежде чем мы рассмотрим, за счет чего (кроме пожирания собственного населения) подобное государство может просуществовать некоторое время, обратим внимание на то очевидное обстоятельство, что, поскольку сам принцип и вытекающие из него требования к каждому из граждан противоречат эффективности и морали, творчески одаренные индивиды (не только именно высокоодаренные, но попросту - все нормальные люди) неизбежно - даже при полной лояльности провозглашенному принципу (теоретическом согласии с ним, искренней вере в его “справедливость”) и даже при искреннем желании способствовать его воплощению - оказываются “врагами” такого государства, причем - прежде всего с точки зрения самого государства.

    В своей основе все нелепости такого государства сводятся, как мы понимаем, к тому, что принцип единой общей собственности предполагает невозможность творческой деятельности, превращение всех граждан - включая самый высший слой иерархии - в исполнителей, не имеющих права на самостоятельные решения (поскольку это право принадлежит всем) и не имеющих даже такой возможности (поскольку она исключена основным условием “обобществления”, требующим, чтобы каждое решение принималось из приоритета всей собственности как единой). Высшие иерархические функции, обязанные создавать прирост “качества жизни”, лишены этой возможности  и автоматически превращаются из созидающих в присваивающие. Это происходит даже при абсолютной изначальной добросовестности иерархов - не созидая, а разрушая, они плюс к тому не могут обойтись без эмоционального допинга (без подтверждения своей нужности, своей ценности как доминантов, искренне радеющих  о благе общества) и, конечно, без материальных средств обеспечения своей жизнедеятельности. Конечно, результатом такого положения дел является либо эмоциональный стресс, либо быстрая охлотизации, точнее - сочетание того и другого. Искренние и одаренные иерархи, чей творческий инстинкт неизбежно приходит в противоречие с их вынужденными действиями, начинают испытывать сомнения и колебания, менее искренние - легко эти сомнения подавляют. Происходит быстрая перегруппировка внутри иерархии, приводящая к тому, что иерархи, чей творческий инстинкт не позволяет себя подавить, из иерархии вытесняются, а в иерархию и внутри иерархии с низших уровней на высшие пробираются охлос и охлотизирующиеся. Круг замыкается: иерархически высокие места, обязанные создавать обществу прирост качества жизни, но лишенные своей созидательной функции, оккупируются особями, в принципе неспособными к созиданию и ориентированными только на изъятие. То есть они оккупируются особями, не принадлежащими к биологическому виду «человек разумный» - сборищем предельно и запредельно отклоняющихся вариаций.

  Причем этот процесс стимулируется тремя обстоятельствами. Во-первых, конечно, люди, чей творческий инстинкт требует от них сопротивления антиэффективной деятельности, даже в самом мягком варианте - например, признавая незыблемыми основополагающие принципы, но пытаясь что-то искренне улучшить на доверенном им участке деятельности - оказываются, как минимум, создателями помех с точки зрения высших иерархов, поскольку пытаются сопротивляться решениям, абсурдность которых им (допустим, как руководителям конкретного предприятия, специалистам в данной области и т.д.) очевидна и пытаются достучаться до высших иерархов, объяснить им свое видение ситуации вопреки утвержденному из приоритета всей единой собственности решению. В конечном итоге они с точки зрения  высших руководителей становятся - и действительно являются по отношению к иерархии и основополагающему принципу единой собственности - агрессорами (изменниками, вредителями и т.д.), мешающими функционированию общества и стремящимися изъять в индивидуальную собственность право распоряжения средствами производства. Во-вторых, при отсутствии критерия эффективности оценка деятельности низшего иерарха высшим (а, значит, и продвижение в иерархии) зависит исключительно от степени послушания, личной преданности, готовности выполнить любое указание. Иначе просто не может быть, потому что высший всегда оценивает низшего только как исполнителя (ведь личная творческая деятельность невозможна). Наконец, поскольку любое решение в отношении любой структурной единицы неэффективно, то единственным амортизатором, позволяющим выполнить это решение, является именно недобросовестность руководителя данной единицы - утаивание им каких-то ресурсов, обеспечивающих возможность функционирования алгоритма при нереальных требованиях сверху. Соответственно, наиболее добросовестные оказываются наихудшими с точки зрения вышестоящих, поскольку возглавляемые ими подразделения, не имея скрытых резервов, не могут функционировать так же бесперебойно, как подразделения, где такие резервы есть и могут быть пущены в ход  по мере необходимости (перебоев с поставками сырья, завышенных заданий сверху и т.д.).

  Учтем, что вышесказанное представляет собой идеализированную схему, исходившую из предположения изначальной добросовестности всех членов общества. На практике формирование такого государства не может пройти без так называемой «гражданской войны», в ходе которой неизбежен высокий уровень эксцессов, разгул самой агрессивной низовой черни, гибель значительной части более ли менее нормальных людей и еще большая охлотизация населения, а в состав строящейся государственной иерархии изначально входит значительное количество охлоса, включая его высокоагрессивную часть. Но наряду с охлосом в иерархию входит и определенное количество не вполне охлотизировавшихся противников прежнего режима, примкнувших к «обобществителям» по различным причинам (например, под влиянием эксцессов противоположной стороны или клюнув на умелую демагогию экс-одаренных «мстителей», являющихся на этапе становления идеологами и вождями). Соответственно, все описанные процессы (описанные как принципиальная схема, логически вытекающая из «идеологии» и экономической необходимости) на практике проходят параллельно с вытеснением из иерархии тех, кто сохранил какие-то человеческие мотивы поведения и моральные ограничители. И уже в ходе формирования и упрочения такого государства, всякие «идеологические» и «экономические» мотивы уступают место главному мотиву охлоса – удовлетворению своих потребностей за чужой счет. К тому моменту, как иерархия вбирает в себя все население, плодя многочисленные уровни управления с бесчисленным количеством средних, мелких и еще более мелких руководителей (то есть реализует задачу государственного контроля над каждым поступком каждого члена общества), из нее выталкиваются и уничтожаются все индивиды с человеческими мотивами поведения. А сама иерархия организуется по модели, описываемой этологами для других видов приматов – с выделением доминанта и послушных ему субдоминантов, помогающих контролировать поведение членов популяции (но, в отличие от всех других видов – не на пользу, а во вред популяции). Иерархия превращается в «сброд полу-людей», как назвал их Мандельштам (или «не людей», согласно замечанию Бродского: «Если партийный секретарь – человек, то я – не человек, и должен называться как-то иначе, но если я – человек, то партийный секретарь - не человек, и должен называться как-то иначе»).

  Стать верховным иерархом может лишь очень агрессивная особь, способная к непрямолинейной агрессии («хитрости», «подлости»), и, при этом, способная найти опору в наводнившем иерархию охлосе. Таких шансов среди претендентов не имеют ни экс-одаренные «мстители» (сохраняющие как «чувство собственного достоинства» и определенные принципы, так и ненависть к холуйству, «равнодушным обывателям», «черни», неприятие которых и толкнуло их на крайние формы сопротивления), ни редкие врожденные высокоагрессивные вариации (парадоксальным образом имеющие схожую с «мстителями» установку, нечто вроде «чувства собственного достоинства», которое применительно к ним можно описать примерно так: если я высший, то я не должен заискивать перед низшими, а должен брать свое). Зато особи со слабой врожденной агрессивностью, крайне усилившейся под влиянием условий, и относительно неплохим уровнем интеллекта, безошибочно чувствующие настроение и мотивы черни, но не имеющие в  отличие от врожденно высокоагрессивных особей их своеобразного извращенного «чувства собственного достоинства», становятся первыми претендентами. И после того, как из их среды выделяется доминант, все остальные агрессивные особи быстро подавляются и уничтожаются (за исключением примитивной низовой черни, для которой открывается множество вакансий в репрессивной системе, но которые, являясь прокладкой между верхним слоем иерархии и остальным населением, также должны периодически заменяться – как заменяют прокладку во избежание протекания). На этом этапе и «мстители» и выраженные агрессоры становятся такими же обреченными маргиналами, как и нормальные представители вида «человек разумный».

Однако, поскольку вся иерархия структурируется из приоритета полного подчинения доминанту (верховному иерарху) и, соответственно, подавления любых недозволенных доминантом агрессивных проявлений, и вообще любых отклонений от стандартов поведения (что доминант воспринимает как угрозу своему положению, как потенциальную агрессию против него), то иерархия вскоре целиком состоит из обезличенного и подавленного среднеохлотизированного демоса, трусливого и умеренно агрессивного, даже не помышляющего ни о чем другом, кроме как угодить вышестоящему иерарху и, соответственно, верховному. Но верховный иерарх, экстраполируя на всех свое обостренное трусливо-агрессивное восприятие, неизбежно оказывает на иерархию избыточное репрессивное давление, воспринимая непритворную покорность членов иерархии как притворство, «военные хитрости», подобные тем, которые использовал он сам, карабкаясь в доминанты. И таким образом, вопреки собственным намерениям и вопреки интересам иерархии и всей системы, он повышает внутреннее трение в системе, снижая ее устойчивость и приспособительные возможности. Сама функция верховного иерарха как непререкаемого верховного арбитра вскоре начинает приходить в противоречие с нуждами выживания системы, приближая ее банкротство. Мало того, что верховный вождь – как мы видели на примере чистой принципиальной схемы – неизбежно визирует только те решения, которые соответствуют его представлениям, отсекая все остальные (и, как мы говорили выше, отсекая наиболее дельные предложения - с соответствующими последствиями для тех, кто еще способен что-то дельное предложить). Желая контролировать всю деятельность государства и всю псевдоэкономику, но не имея такой возможности в принципе, он вынужден окружать себя советниками, создающими ему образ ситуации и иллюзию контроля над ней. Разумеется, принципиальная невозможность получать достоверную информацию и отсутствие критерия эффективности приводят к тому, что выигрывают те из советников, которые удачней подстраиваются под восприятие верховного иерарха и предлагают решения, пусть заведомо ошибочные и даже разрушительные, но угождающие тем или иным сформировавшимся у верховного иерарха мнениям, сулящие небывалые выгоды и т.д. Соответственно, и без того тающие ресурсы поддержания системы транжирятся все больше и больше.

    В советской истории этот период охватывает 30-е – начало 50-х, с перерывом на пятилетие большой войны, неизбежность которой вытекает из того факта, что при отсутствии широкого взаимодействия с жизнеспособными обществами, такое государство находится в процессе самопожирания, компенсируя стремящуюся к нулю эффективность производства и «коллективизированного» сельского хозяйства убылью населения и не имея иного выхода, кроме открытой экспансии.

Чтобы наладить взаимодействие с жизнеспособными обществами, такое государство должно, во-первых, построить огромную добывающую промышленность, во-вторых, разрушить сложившуюся в мире систему торгово-промышленных связей. Построение добывающей промышленности проходит параллельно необходимому сокращению условно свободного населения и взаимосвязано с ним. Если бы СССР не имел близкого соседства с относительно жизнеспособными обществами и таких огромных природных ресурсов, то он, наверное, пошел бы по пути прямого уничтожения лишних ртов, наглядно продемонстрированного государством «красных кхмеров» (а скорее – развалился бы еще в процессе формирования). Но вместо этого иерархия паразитических вариаций могла уничтожать как остатки биологического вида «человек разумный» так и лишнее население в целом с очевидной пользой для себя, используя в качестве рабов на каторжных работах по построению добывающей (и, соответственно, военной) промышленности.

Поскольку СССР повезло вовремя стать участником коалиции неизбежных победителей, то в результате войны он получил возможность вывезти в качестве трофеев огромное количество современного оборудования и технологий (включая оборудование для уже построенной  добывающей промышленности) вместе с пленными специалистами, включая многих из разработчиков новейших на тот момент технологий. И это сделало возможным и неизбежным отказ от исчерпавшей себя классической модели государства «обобществленной собственности» в его описанном  выше виде (со все расширяющейся зоной рабского труда)  и переход к более широкому взаимодействию с жизнеспособными обществами (ставшему возможным в результате разрушения существовавшей структуры экономических связей и резкому росту спроса на сырье, обусловленному необходимостью послевоенного восстановления Европы). Отказ от рабского труда (и от уничтожения излишков населения) с расширением условно свободного населения ( в том числе и за счет перевода в эту категорию «коллективизированных» сельских крепостных) объяснялся не только выполнением главной задачи, построением в основном добывающей промышленности.

Тот факт, что рабский труд невыгоден, был изначально известен (как минимум, верхушке иерархии, вполне осведомленной о взглядах Маркса), но антиэффективное государство «обобществленной собственности» не имело иного варианта действий, да и принудительный характер труда, как мы видели, является его неотъемлемым свойством и просто условием его существования (плюс к тому, условием абсолютной власти и безнаказанного удовлетворения потребностей паразитических особей). Однако, и без того постоянно растущие затраты на постоянно разрастающийся репрессивный аппарат и огромную армию надсмотрщиков, должны были резко увеличиться при внедрении трофейных технологий и оборудования, поскольку речь шла о построении новой промышленности – о переоснащении и расширении имеющихся заводов, о монтаже десятками вывозившихся из Европы трофейных заводов, о строительстве новых. И вся эта промышленность уже не могла быть сосредоточена в отдельных труднодоступных районах, а должна была равномерно распределяться по территории страны. Даже не говоря о расходах, создание в каждом городе рабского производства было на практике неосуществимо, а само оно не нужно, поскольку новые производства, оснащенные трофейным оборудованием и новыми технологиями, а тем более их копирование и тиражирование, требовали подготовленного условно свободного труда рабочих разнообразных специальностей и большого количества квалифицированных инженерно-технических работников. К тому же, технологии организации производства являются неотъемлемой частью производственных технологий, без которых они не могут приблизиться к проектной эффективности. Резко увеличивающиеся и усложняющиеся горизонтальные и вертикальные связи между предприятиями и отраслями псевдоэкономики «единой собственности» на порядок увеличивали число подлежащих учету параметров управления (процесс, обратный упоминавшемуся процессу упрощения ради сохранения иллюзии управляемости, и неизбежно вступающий в конфликт с ним). И попытка внедрения трофейных технологий старыми методами неизбежно означала бы невозможность получить выгоду от лучшей части трофеев, быстрое проедание и разбазаривание плодов завершившейся войны и возвращение в состояние, требующее начала новой.  

Таким образом стала неизбежной перестройка системы. Функция верховного иерарха и жесточайшая централизация иерархии и всего псевдообщества были необходимы для подчинения всей территории, подавления всего населения и вытеснения из иерархии грозящей разорвать ее неконтролируемой агрессии. Система в ее классическом виде с функцией верховного иерарха была адекватна только не имевшему поначалу альтернативы курсу на открытую экспансию. Но после завершения этой экспансии, она должна была мутировать в более мягкую и менее централизованную форму ради возможности переварить полученные плоды. Поскольку перестройка системы исключала саму функцию единолично контролирующего систему верховного иерарха-вождя, то альтернатива была проста: либо сохранение прежней системы с быстрым исчезновением плодов экспансии и новой войной, либо устранение функции верховного иерарха с дальнейшим отходом от алгоритма государства «обобществленной собственности» в его описанном выше возможном на практике виде. В советской истории интересы самосохранения системы оказались сильнее интересов самосохранения верховного иерарха, что вполне естественно, поскольку вождь сам изменил соотношение сил, изменив состав иерархии, и до предела противопоставил себя ее интересам. Избыточное репрессивное давление привело к тому, что почти вся огромная иерархия состояла из запуганного слабоагрессивного экс-демоса, уставшего трястись от страха, не одобрявшего крайности агрессии и желавшего спокойно пользоваться своими привилегиями, а потому готового поддержать любого из верхушки иерархии, способного им это обеспечить.     

Этот следующий этап мутации системы, который условно можно назвать быдлократией (взяв подходящий вариант перевода греческого «охлос» исходя из состава иерархии и абсолютного большинства населения на этой стадии), ставший возможным в результате построения добывающей промышленности и получения широкого доступа к мировому рынку, основывался на широкомасштабной продаже сырья с соответствующим  импортом и копированием технологий, оборудования и изделий. Но он сразу же был обязан превратиться в неявную экспансию, под которой я подразумеваю так называемую «советскую геополитику», имеющую своей целью отрезать жизнеспособные страны от источников сырья и монопольно диктовать им цены, превратив в зависимых поставщиков технологий и готовой продукции. Принцип такого неэквивалентного обмена, сводящегося к отсасыванию эффективности у жизнеспособных стран, основан на следующей закономерности: при обмене, осуществляемом только между двумя сторонами без допуска третьих сторон, итоговое «качество жизни» выравнивается – более эффективный партнер дотирует менее эффективного в силу самого принципа обмена. Я здесь это не обосновывал, поскольку такое обоснование потребовало бы достаточно большого дополнительного объема, но рискну предположить, что тенденция к выравниванию уровней жизни тесно взаимодействующих обществ с большой разницей в исходном уровне развития, вполне известна из практического опыта.

Применительно к случаю, можно приблизительно пояснить так. Производитель сырья включается в те высокоэффективные алгоритмы, в которых используется это сырье в развитых обществах, и получает свою долю в виде цены сырья, в норме устанавливающейся из расчета энергетического эквивалента, который извлекается из каждой единицы этого сырья в технологически развитом обществе. Поэтому могут, например, припеваючи жить дикари, экспортирующие нефть и газ, которые сами они, если бы жили изолированно, могли бы употреблять разве что на факелы для ритуальных плясок. И если эти дикари могут завышать цены, то они могут получать так называемую «монопольную прибыль».

Советская «геополитика» сводилась к нагнетанию напряженности в сырьевых регионах с помощью всяких «борцов с империализмом», «национально-освободительных движений», «сторонников некапиталистического пути развития» и т.д. и насаждению там «народных правительств», с соответствующим стимулированием роста цен сырья и установлением контроля над его источниками. Не имеет значения, как преподносила это советская пропаганда и как осмысливала этот курс верхушка советского охлоса, и осмысливала ли вообще (что маловероятно в силу неспособности охлотизированного демоса к серьезным мыслительным операциям). Имел значение только интерес самосохранения системы, реализующийся через обычные для охлоса стимулы, в просторечии описываемые понятием «жадность», и через смутно ощущаемую необходимость получать все больше и больше западных технологий и изделий в натужных и тщетных попытках не слишком отставать от уровня развития жизнеспособных стран.

Разумеется, эта «геополитика» встречала отпор со стороны жизнеспособных стран. Но и без прямого противодействия (например, поддержки «антикоммунистических сил» в третьем мире), она была бы обречена на провал. Удалось создать оккупированный по итогам войны «социалистический лагерь» и за его пределами различные «некапиталистические страны» в сырьевых регионах. Но если «народное правительство» начинало копировать «социализм» старшего брата (а такая необходимость была как раз у режимов, устанавливавшихся в относительно бедных ресурсами странах), то уже вскоре в такой стране начинался голод, и режим требовал подпитки, принося убытки вместо дивидендов. Если же «дружественное антиимпериалистическое правительство» устанавливалось в обеспеченной ресурсами стране, то оно было «антиимпериалистическим», «социалистическим» и т.д. только на уровне лозунгов, а на практике копировало традиционный для данной страны режим правления и быстро начинало демонстрировать независимую от старшего брата политику, тем более, что нужда в швейцарских заначках была для верхушки таких режимов вопросом надежды на выживание. Поскольку паразитические вариации агрессивны не только по отношению к людям, но и по отношению друг к другу, то единственным теоретически возможным вариантом успеха «геополитики» мог быть бы лишь вариант оккупации всех сырьевых регионов с установлением там копий советского режима (т.е. иерархий, структурированных по описанной схеме) и включением их в состав единой иерархии, подчиняющейся Москве. Но если представить этот невозможный на практике вариант, -что «геополитика» удалась идеально и весь мир разделился на строго структурированный сырьевой «социалистический лагерь», проводящий централизованно предписываемую политику, и лишенные сырьевых запасов развитые страны, - то срок жизни такого образования был бы предельно краток, поскольку единый сырьевой лагерь не смог бы диктовать цены сырья без того, чтобы рост сырьевых цен не компенсировался ростом цен на технологии и изделия развитых стран. А в противном случае – если бы нашел возможность к этому принудить - вызвал бы резкий спад их экономики и быстро развалился при отсутствии возможности паразитировать (быстрее, чем вымирает любой паразит при отсутствии объекта паразитирования, поскольку, например, клопы или вши не могут пожирать друг друга, а охлос очень даже может).

     Вообще, хотя на первый взгляд «геополитика» кажется способной пусть даже не принести успех, но хотя бы обеспечить долговременное процветание паразитической черни, в действительности это совсем не так. Для принципиально антиэффективной системы здесь изначально заложена неразрешимая апория. Чтобы постоянно обновлять и расширять постоянно теряющий эффективность и, к тому же, устаревающий парк технологий, оборудования и изделий (включающий технологии и изделия для добывающей промышленности) необходимо, чтобы цены на сырье росли быстрее цен на новые все более сложные и эффективные технологии и  все более сложное и эффективное оборудование (поскольку иначе с каждым оборотом на вырученные от экспорта деньги можно было бы купить все меньше импорта). Но постоянный опережающий рост сырьевых цен – даже не говоря о том, что цена готового продукта включает цену сырья - в принципе невозможен, поскольку технический прогресс как раз и заключается в появлении технологий и изделий, более рационально использующих сырье, в появлении энергосберегающих технологий  и технологий, повышающих эффективность (и снижающих себестоимость) добычи сырья.  

    При этом, ситуация на практике осложнялась двумя обстоятельствами: противодействием развитых стран и неизбежной и даже не осознаваемой перекачкой все большей доли средств в производство избыточных вооружений с соответствующей невозможностью развития гражданского производства. Первое можно не пояснять, а второе связано не только с мировосприятием паразитических особей (понимающих только силу и испытывающих потребность ощущать себя доминантными, обладающими силой особями, заслуживающими уважения и подчинения), но и с принципиальной неуправляемостью «общенародной собственности». Поскольку единственный способ сохранить иллюзию управляемости заключается в сведении к минимуму подлежащих учету параметров (число которых увеличивается по мере усложнения производства и увеличения номенклатуры производств и усложнения их структурных связей), то в гражданском производстве, где необходимо учитывать реакцию потребителя, где для выпуска нового товара требуются «лишние» усилия - перепланирование работы смежников, необходимость перестройки производства вытесняемого товара и т.д. (необходимость перестраивать сразу всю “единую собственность” при принятии каждого отдельного решения) – это чрезвычайно затруднено и не кажется нужным (выпускается несколько видов крепких ботинок, зачем выпускать еще какие-то, не побежит же строитель коммунизма строить его босиком). Причем, несложно хотя бы на глазок прикинуть, сколько дополнительной валюты можно получить за истраченные на новый гражданский товар сырье и энергоносители, сколько валюты можно сэкономить на необходимом для этого товара оборудовании.

 Напротив, в военном секторе количество параметров сразу сведено к минимуму: проектируя танк, вы имеете несколько наглядных показателей - броня должна быть крепче, чем у противника, двигатель мощнее, пушка скорострельней, а потребителя, т.е. танкиста, вы вообще можете рассматривать как второстепенную изменяемую деталь проекта, предполагая, что он будет специально отобран по нужным характеристикам и специально обучен, а также, надо думать, при выходе из строя заменен другим. И, разумеется, создается иллюзия наглядной отдачи от вложений, которые, к тому же, не выглядят огромными, поскольку их реальные размеры никому не известны, а усилия не кажутся чрезмерными не только по логике мышления охлоса, но и потому, что они как бы отсутствуют, размазываясь по гражданскому сектору в виде небольших довесков к его работе (уголь добывается на тех же шахтах, сталь варится в тех же печах и т.д. - дополнительные задания не связаны с псевдорынком “единой собственности”, с массой потребителей, и потому не требуют значительной подстройки этой собственности - их единственный потребитель как бы находится в другом измерении).

       Эта избыточная перекачка средств в избыточный и столь же антиэффективный ВПК постепенно съедала все небольшие приварки, получаемые от «геополитики».

  В итоге, единственным реальным следствием «геополитики», кроме кратковременных всплесков сырьевых цен (в течение которых как раз и старались закупить побольше, пока цены на технологии и оборудование не догнали цены сырья – так было в конце 60-х – начале -70-х, во время «энергетического кризиса») оказалось стимулирование охлоса в западных обществах и ускорение их охлотизации (что вполне способствовало следующему этапу мутации системы и ее существованию в нынешнем состоянии).  

     

   Следствием снижения уровня агрессии внутри советского общества и заполнения иерархии слабоагрессивным экс-демосом (с соответствующим изменением правил продвижения, исключавших быстрое продвижение – за счет доносов, «посадок»), стало накопление агрессивного потенциала на нижних этажах иерархии, среди ринувшихся туда «делать карьеру» молодых агрессивных особей («комсомольских работников», мелких «работников партхозактива», «сотрудников КГБ» и т.д.), быстро обнаруживших, что им так и придется оставаться лакеями при не торопящихся на покой иерархах более высоких уровней. Следствием расширения взаимодействия с жизнеспособными странами и децентрализации управления стал рост накопления неучтенных запасов в непосредственно связанных с производством и распределением подразделениях и образование устойчивых – в силу отсутствия сменяемости в иерархии – каналов взаимного обмена услугами в среде упомянутых особей.

     Эта агрессивная (хотя и не совсем однородная) среда, похожая на образовавшиеся то здесь то там клочья паутины, на верхних ярусах в той или иной степени частично включала руководящих работников предприятий ВПК, связанных с ВПК и промышленным шпионажем сотрудников разведслужб, всяких «выездных» - дипломатов, пропагандистов и т.д., а в самом низу она состояла из уже упомянутых мелких членов иерархии (комсомола, партхозактива и КГБ) и не входящих в партийную номенклатуру «работников торгово-распределительной системы», зачастую связанных в мафиозные цепочки. Эта среда – даже в пределах не пересекающихся клочков паутины –имела сходный комплекс представлений, своего рода “кастовое” самоощущение (для многих дополненное такой привилегией, как регулярный доступ к “загранице”, с соответствующим презрением к верящим пропаганде “совкам”) и уже мало отождествляла себя с системой. И хотя особи из этой среды не смели и думать о невыполнении требований системы, они были внутренне готовы и даже считали желательным эту систему отбросить, как только возникнет такая возможность.

Когда система оказалась на краю банкротства (эффективность – условно говоря, рентабельность – сырьевого экспорта падала, не давая возможности обновлять парк производств, включая добывающую промышленность, а расходы на «геополитику» и поддержание «друзей СССР» многократно превысили эффект от так и не ставшего значительным влияния на сырьевые цены), она оказалась перед перманентно возникающим у нее выбором, отчасти описанным выше – либо изыскивать средства, чтобы пройти еще один оборот обновления производства (но с той разницей, что начать мировую войну было невозможно), либо попытаться перейти к наиболее экономичному варианту: отказу от безуспешных попыток воспроизвести действующую экономику, ограничившись просто экспортом сырья и импортом готовой продукции.

     Но возникновение этой альтернативы означало возникновение необходимости распада единой иерархии на отдельные кормушки. Единая централизованная иерархия уже выполнила свою функцию, обеспечив подавление на всей территории СССР вида «человек разумный», и перестала быть адекватной задаче обеспечить в меняющихся условиях доминирование паразитических особей. Конечно, теоретически можно было представить соблазнительный вариант централизованной мутации, но в стране, имевшей широчайшую номенклатуру скопированных производств (подлежавших остановке) и сотни тысяч связанных с этими производствами членов иерархии, этот вариант не был возможен, а главное, не соответствовал стремлениям рвущихся к большим кормушкам агрессивных особей, о которых я упоминал выше, и чью агрессию верхние слои иерархии (наверное, желавшие централизованной мутации сверху) сдержать уже не могли. Тем более, что по мере углубления кризиса системы, нити паутин протянулись и в верхних слоях иерархии – через родственные связи и знакомства, закономерно возникшие и задействованные в ходе неявной экспансии с переориентацией спецслужб на деятельность вне страны, численном ростом определенного контингента работников различных “торгпредств”, “миссий” и т.д., и численном ростом и увеличением влияния научно-технической псевдоэлиты, связанной с “интенсификацией” военной отрасли.

      Причем, отказ от единой иерархии и «общенародной собственности» автоматически снимал все обязательства перед миллионами «простых граждан» (которым, кстати, вообще лучше вымереть в целях улучшения соотношения между количеством ресурсов и количеством населения). Все-таки имеющийся верхний слой иерархии провозглашает себя “народной властью” (и в некотором смысле действительно является таковой по отношению к массе охлотизированного населения, сросшегося с данной структурой власти антинормативного алгоритма). Соответственно, любое решение, задевающее интересы “большинства”, автоматически будет вызывать раздражение против верхушки иерархии. Между тем, неизбежна массовая остановка  промышленности (в том числе и военной), и, соответственно, оставление даже без “прожиточного минимума” десятков миллионов граждан, что для верхушки иерархии весьма затруднительно.

    А вот агрессивная среда, складывающаяся из особей более низких рангов, находится в тени и на первых порах не только не вызывает у «простых граждан» раздражения (тем более, что среда эта слабо различима и почти не персонифицирована), но, напротив, может всячески подыгрывать их настроениям через входящих в эту среду всяких «деятелей советской культуры», «мастеров советского искусства» и прочих подобных товарищей, выполняющих привычную пропагандистскую функцию.

   Учтем, что под контролем этой среды находятся не только денежные потоки, но, самое главное - налаженные экспортно-импортные каналы (просто даже в качестве предмета служебных обязанностей) и огромные запасы сырья (иногда годами пылящиеся “в резерве” на военных складах или без счета скопившихся на каком-нибудь военном заводе и т.д.). Эта же среда - если включить сюда связи с высшим слоем иерархии - распоряжается (опять же в рамках служебных обязанностей) и правом выдачи разрешений на любой вид деятельности (например, как решение такого-то высокого государственного органа о такой-то административной или даже чисто финансовой операции). Отсюда можно предположить, что единственным вариантом для удержания высшими иерархами власти и перестройки системы на основе разрешения “брать по чину” могла бы быть мощная и подчиняющаяся только высшим иерархам  - и потому мало связанная с этой средой - наемная армия.

        

   Было бы излишним упрощением трактовать процесс складывания нынешней охлократии как абсолютно прямолинейный отбор из числа паразитических особей по степени их соответствия требуемым новыми условиями формам проявления агрессии («бесстыдству», «наглости» и т.д.). Следует учитывать особенности различных вариаций и их соотношение в социальных слоях с относительно благоприятными стартовыми позициями, степень зависимости этих позиций от системы «связей» и т.д. – все те факторы, которые позволяют относительно менее охлотизированным выходцам из слоев с благоприятными стартовыми возможностями как-то найти свои ниши.

   Разумеется, в конечном итоге, вектор определяется суммой эгоистических интересов именно тех, кто вполне – в большей или в меньшей степени, но по ключевым параметрам вполне – соответствует  алгоритму, обеспечивающему способ существования черни, сводящийся к присвоению, к существованию за чужой счет. Разумеется, что те, кто не соответствует, отторгаются, и – при попытке «сохранить порядочность», при невозможности для себя дальнейшей безудержной охлотизации - либо выдавливаются из системы, либо самоотстраняются, тихо существуя в мелких малодоходных нишах, на ренту от уже полученного за счет стартовой позиции, эмигрировав и устроившись в относительно жизнеспособных странах и т.д. Но важнейшее отличие охлократии (даже столь жесткой) от сверх-охлократии, как раз и заключается в абстрагировании от частных несоответствий и, следовательно, в предоставлении ниш для выживания тем, кто выполняет некоторый минимум требований и обязательств, важнейшим из которых является, разумеется, непротивление системе. Иначе можно сказать, что происходит замена требования полностью подчиняться системе требованием просто не сопротивляться ей. (Причем, для значительной части умеренно или даже слабо охлотизированных индивидов выполнение этого требования облегчается открывшейся возможностью эмиграции, что очень даже устраивает остающиеся в стране паразитические вариации). 

Эта замена предъявляемых системой требований является естественным следствием распада единой иерархии, поддерживавшей единые стандарты поведения. При допускаемом в данной ситуации разнообразии агрессивных проявлений (а мы помним о способности охлоса переориентировать в своих паразитических интересах созидательные алгоритмы, с сохранением их внешней похожести), критерием определения направленности поведения остается отсутствие или наличие эгоистических интересов при использовании того или иного алгоритма. В случае отсутствия это инстинктивно и трактуется как сопротивление (например, если вы начнете обличать коррумпированность представителей власти с целью отодвинуть их от кормушек и пролезть туда самому, то это будет воспринято как обычный способ конкуренции, и у вас – в соответствии с программами создания коалиций в иерархической борьбе у некоторых видов приматов – тут же появятся союзники, но если вы не проявите интереса к кормушкам и ваша активность будет ощущаться как направленная не на отстранение конкретных депутатов, чиновников и т.д., а на ликвидацию самих кормушек, то это и вызовет реакцию отторжения).

      И поскольку мы строим принципиальную схему, позволяющую разглядеть основной вектор и главные действующие факторы развития ситуации, то остается абстрагироваться от мелких шероховатостей и зигзагов, тем более, что для основной массы населения стартовые возможности были пропорциональны степени вовлеченности в систему, т.е. – степени охлотизации, степени потери принадлежности к биологическому виду «человек разумный», с соответствующей готовностью охлотизироваться и далее в новых, требуемых ситуацией формах.

  Забегая вперед, сформулировать основную апорию, определяющую все зигзаги  «посткоммунизма», можно так: каким образом обеспечить доминирование бездарных и агрессивных (как вообще, так, в частности, тех из них, кто уже прорвался в доминанты при развале единой иерархии) в ситуации, когда «экономичный» вариант не срабатывает, а другие варианты взаимодействия с развитыми обществами («интеграции в мировую экономику») невозможны в силу несовместимости паразитического социального алгоритма «посткоммунизма» с алгоритмом жизнеспособного общества.  Соответственно, основные усилия должны быть сконцентрированы на поиске способов наладить взаимодействие, а в итоге – на поиске способов «интегрироваться» так, чтобы не затронуть условия, обеспечивающие процветание охлоса.

Разумеется, на первом этапе перехода к охлократии эта задача еще не ощущается как важнейшая. Мы уже отмечали, что поскольку поведение охлоса всегда определяется простейшими мотивами, то оно неизбежно исключает действия на перспективу (даже если необходимость таких действий понятна) и сводится к реакции на ближайшие раздражители. Какое-либо снижение уровня взаимной агрессии возможно или в результате выделения «наиболее приспособленного» с соответствующим усмирением остальных, или в результате возникновения критической ситуации, когда сигнал опасности начинает у каждого перебивать базовый стимул – тягу к безудержному присвоению (инстинкт самосохранения начинает перебивать пищевой инстинкт, как принято квалифицировать данный случай, или, говоря обиходным языком, страх оказывается сильнее жадности и заставляет сплотиться перед общей угрозой).

Но на первом этапе происходит перегруппировка статусов и распределение доступа к кормушкам, и на этом фоне не сразу выясняется принципиальная невозможность реализовать «экономичный» вариант взаимодействия с окружающим миром.

Когда мы говорили, что наиболее экономичным вариантом взаимодействия является продажа сырья с покупкой всей необходимой готовой продукции и, соответственно, остановка всей промышленности за исключением добывающей, то мы рассматривали этот вариант применительно к государству единой собственности, т.е. из условия сохранения единой иерархии, централизованно – и достаточно уравнительно - распределяющей поступления. Плюс к тому, мы рассматривали его как вариант чисто теоретический, неосуществимый на практике. Распад единой иерархии означает невозможность распорядиться выгодами от ликвидации энергозатрат на производство потребительских товаров и от получения дополнительного энергоэквивалента за счет продажи сэкономленного сырья. И без того огромное количество внутренних энергопотерь в обществе возрастает вместе с ростом неконтролируемой агрессии, а получаемый энергоэквивалент элементарно разбазаривается. Чтобы не обсуждать менее очевидные механизмы, достаточно сослаться на очень наглядные проявления этой зависимости: все разворовывается, доходы от продажи сырья прячутся за границей, тратятся на пиар-акции, на борьбу за доступ к кормушкам и т.д. Неизбежное вымирание населения (его сокращение) лишь в малой степени может компенсировать рост энергопотерь.

  Причем, когда мы называли этот вариант чисто теоретическим даже применительно к государству единой собственности, мы имели ввиду две основных причины – невозможность, при остановке «военно-тяжелой» промышленности, проводить в сырьевых регионах политику дестабилизации и экспансии с целью отсечения развитых стран от источников сырья и взвинчивания цен на сырье, а также техническую невозможность перевода подавляющего большинства населения на пособие. При распаде единой иерархии первое усиливается бесконтрольным и нескоординированным выбросом сырья (по принципу - кто больше ухватит и продаст), действующим как дополнительный фактор стабилизации цен, второе без единой иерархии не имеет даже теоретической вероятности.   Наконец, существует еще одна проблема, о которой мы вскользь упоминали применительно к последнему этапу государства единой собственности, и которая после его развала сразу выходит на первый план – что делать большей части иерархии (ведь непосредственно с добычей и продажей сырья связана явно меньшая).

  Поэтому, хотя доминирует вектор массовой остановки производства, но в противовес ему сразу же начинает действовать интерес основной массы иерархов, особенно – низовых, не связанных ни с сырьевым производством, ни с теми административными отделами алгоритма, которые были специально предназначены для взаимодействия с внешним миром. К этим иерархам естественным образом примыкают не только легализовавшие свою деятельность низовые участники «мафиозных цепочек», но и просто все, готовые соответствовать новым формам охлотизации обычные граждане, бросившиеся использовать открывшуюся при распаде и перегруппировке иерархии возможность продвижения по социальной лестнице.

Учтем, что движение в данном направлении подстегивается и неизбежной угрозой «роста социальной напряженности», поскольку большая часть населения начинает ощущать происходящее как крайнюю степень изъятия, тем более что населению, вытесняемому с закрывающихся производств, просто некуда деваться, кроме как пытаться пристроиться в ту же систему перераспределения (основные места в которой уже заняты, а их возможное количество тем ограниченней, чем примитивней и неравномерней это перераспределение), либо – переходить к экцессивным («уголовно наказуемым») формам встречного изъятия.

И если последний аспект мало затрагивает иерархию, поскольку встречное изъятие сразу оборачивается прямой агрессией, затрагивающей лишь рядовое население и нижнюю часть примкнувшего к системе (например, мелких предпринимателей, не имеющих достаточно прочной связи с властью – в криминальной среде неизбежен тот же отбор по степени лояльности системе, поскольку бандит, не имеющий уважения к власти и не наладивший связи с ней, не выживает), то сам «рост напряженности» начинает ощущаться как потенциальная угроза просто потому, что им кто-то может воспользоваться для оттеснения высшего слоя от кормушек.

Простейший – и единственный - способ сопряжения интересов состоит в «передаче полномочий на места» и «мерах по поддержке отечественного производителя» (а также, конечно, и разрешении того, что в нынешнее «постсоветское» время именуют «чиновничьим бизнесом», т.е. в привязке «собственности» к государственному аппарату).

Собственно говоря, так называемый «распад СССР» и был необходимой формой «передачи полномочий на места», т.е. разделения кормушек и полномочий по территориальному признаку. Для московской группировки это было естественным сбросом балласта и отсечением всех бывших «товарищей» из других республик от прямого доступа к наиболее богатой кормушке. Для местных верхушек это означало либо сохранение их власти в почти неизменном виде, либо перегруппировку внутри местных иерархий под их, а не кремлевским, контролем. И, разумеется, как контроль над местными кормушками, так и возможность опосредованного (через связи с центральной российской иерархией) ограниченного доступа к главным кормушкам бывшего СССР, оставшимся, в основном, в РФ.   

Реальный смысл всех этих процессов, возникающих как общий вектор интересов охлоса и легализующих и закрепляющих выработавшуюся у «советского человека» парадигму «каждый пользуется теми возможностями, которые у него есть», заключается, с одной стороны, в выстраивании новой формально-неформальной иерархии (с выработкой правил субординации в ней) и с одновременным обеспечением дополнительных привилегий центральной верхушке, изначально имеющей больше возможностей. С другой – и это самое главное - в сохранении условий, обеспечивающих нерушимость власти охлоса (т.е. условий, не позволяющих использовать «собственность» и связанные с ней «права человека» для созидательной деятельности).

  Фундаментальное условие должно заключаться в сохранении государственного контроля над «собственностью» и поведением граждан («правами и свободами»). Поскольку формальный, юридически закрепленный контроль теперь невозможен (формально, напротив,  экономические и политические права должны быть провозглашены), то необходим способ надежного неформального контроля. Иначе говоря, необходима система, нейтрализующая формально провозглашенные права, делающая их (включая и право «собственности») в основном фиктивными. Право «частной собственности» равно праву распоряжаться этой собственностью. Я не могу здесь подробно аргументировать, но полагаю понятным, что разрушение нормативного алгоритма может начинаться с любой из его составляющих, что по мере подавления  «свобод» и усиления государственной регламентации «частная собственность» начинает превращаться в фикцию, фактически переходя под контроль государственных структур (т.е. превращаться из инструмента созидания в инструмент изъятия). Конечно, применительно к рассматриваемому нами антинормативному алгоритму речь идет не о процессе превращения, а о процессе видоизменения – «единая собственность» уже была инструментом изъятия, и весь вопрос в том, чтобы, становясь «частной», она не утратила эту функцию.

 Единственно возможным способом привязки «частной собственности» к государству и превращения ее и провозглашенных свобод в фикцию (в средства изъятия) является их неформальная привязка к государственному аппарату. В сущности, это и есть магистральная линия перемен, подаваемая под лозунгами «реформ», «строительства демократического общества» и т.д. Формализующая и юридически закрепляющая свою систему отношений привилегированная среда неотделима от власти, поскольку и при прежней «единой собственности» возможности определялись принадлежностью к иерархии, и должны определяться теперь, так как  иначе эта среда существовать не может. Она должна на чем-то паразитировать, а паразитировать, во-первых, вообще можно, лишь имея власть (инструмент принуждения), во-вторых, паразитировать можно лишь на государственном имуществе (а если оно объявлено «частным» – на доступе к власти, на своем положении в иерархической структуре с соответствующим доступом к имуществу, закрепляемому как «собственность»). Одновременно это становится и инструментом подавления тех, кто хотел бы использовать провозглашенные права для созидания, поскольку без государственного аппарата и помимо его использовать свои права невозможно. Система автоматически отсекает от «собственности» конкурентоспособных (т.е. способных на эффективную организацию производства) предпринимателей. Обо всем этом - коррупции, «чиновничьем бизнесе», произволе и поборах ментов, бандитов и чиновников – написано очень много. Я просто пытаюсь объяснить смысл наблюдаемых фактов. 

 Паразитирование на государственном имуществе всегда прямо или косвенно сводится к паразитированию на экспортных ресурсах, поскольку остальные товары неконкурентоспособны (паразитировать на созидателях – за счет перераспределения налоговых поступлений, льгот и т.д. – можно лишь в обществе, хотя бы минимально жизнеспособном). Здесь же есть лишь один, все тот же, вариант – перераспределять эффективность, отсасываемую у жизнеспособных обществ. Но тут возникают те же, лишь в иной форме проявляющиеся, апории.

 Во-первых, если, как мы сказали, большая часть иерархии (и прежней и, соответственно, вновь формирующейся) может быть связана с экспортными ресурсами лишь опосредованно – через получаемый  в обмен на сырье импорт, и гарантией интересов большей части «постсоветской» иерархии является сохранение какого-то платежеспособного спроса населения. Причем, поскольку перераспределение экспортных доходов возможно и не только как простое перераспределение импорта через торговлю, через кредитно-банковскую деятельность или через участие в сфере обслуживания тех,  кто имеет какой-либо доступ к доходам, но и как опосредованное – через распределение налогов, акцизов, госфинансирования, дотаций, через таможенные заградительные пошлины - то неизбежным интересом массы иерархов, связанных с «производством», но не связанных напрямую с экспортно-импортной деятельностью, является  удержание у себя этих производств в качестве собственности  и  борьба за реализацию мер по опосредованному распределению (за повышение пошлин, за дотации, «поддержку национального производителя») и, соответственно, также за повышение платежеспособного спроса внутри страны.  Как бы ни была агрессивна дорвавшаяся до огромных кормушек новая верхушка иерархии, она не может не считаться с требованием массы иерархов дать им возможность тоже поучаствовать в дележке пирога, сделав и их «производства» доходными. Ведь, в конечном итоге, верхушка охлоса – не более, чем верхушка. Именно масса иерархов обеспечивает ее власть,  действуя каждый на своем месте в собственных интересах, что и дает возможность сохранять в масштабах всей страны условия, позволяющие паразитировать и не позволяющие нормальным людям вести созидательную деятельность.

Соответственно, три основных вектора расширения перераспределения – закрепление за чиновниками госаппарата права на регулирование предпринимательской деятельности и ведение собственной, позволение руководителям предприятий акционировать и полностью либо частично приватизировать свои предприятия, какие-то меры по обеспечению возможности сбыта и монопольного (за счет запрета иностранным гражданам вести ту или иную деятельность) или привилегированного (за счет, например, повышения пошлин) положения  различных отраслей псевдоэкономики (и, разумеется – охлоса в них).

Конечно, передача полномочий на места – неизбежный ход, удовлетворяющий требования местных верхушек относительно их доли в местных кормушках и отчасти перекладывающий на них ответственность за неудовлетворенность массы иерархов, связанных с производством – одновременно перекладывает на местные верхушки и часть ответственности за «социальную напряженность». Но  этот ход быстро себя исчерпывает, поскольку заставляет местные верхушки отпасовать мяч обратно – иначе неизбежен вариант оттеснения этих верхушек конкурентами (причем в так называемых  «субъектах федерации» это элементарно делается под лозунгом "независимости" – ведь вассальная зависимость от центра, зависимость местного бюджета и бездеятельность центра очевидны).

 Таким образом, новая (правильнее – еще только формирующаяся) верхушка охлократии сразу вынуждена принимать какие-то меры в противовес вектору остановки производства и концентрации доходов у относительно небольшого круга (приближенных к высшей власти и приближенных к приближенным, а также имеющих в силу прежнего положения прямой доступ к экспортно-импортным потокам и финансовым активам  и приближенных к этому слою). Разумеется, на фоне безудержной агрессии дорвавшейся до больших кормушек черни все эти меры (пошлины, дотации и т.д.) не могут проводиться как-то планомерно, являясь лишь вереницей спонтанных реакций на раздражители. Но нам здесь важны не частности, а тот факт, что на первом этапе могут быть лишь два основных источника обеспечения этих мер – печатный станок и подачки, получаемые извне (поскольку реальные доходы от экспорта, как мы говорили, в значительной степени растаскиваются и сам экспорт дешевеет,  а какие-то реальные внешние инвестиции невозможны). Соответственно, эта ситуация, хотя и позволяет расширить круг перераспределения, но, во-первых, оставляя за его пределами какую-то часть предприятий и связанных с этими предприятиями иерархов, во-вторых – не снимая «социальную напряженность».

В итоге, после начального периода перегруппировки статусов, быстро дает о себе знать необходимость закрепить эту систему статусов и жестче организовать всю новую формально-неформальную иерархию, сделав ее более подконтрольной верхушке и вытеснив из нее излишнюю агрессию. В РФ первый шаг был сделан с помощью прямого антиконституционного переворота под предлогом борьбы с «красной угрозой» и закономерно привел к Чеченской войне. Она была начата не только как способ переадресации агрессии и отвлекающий раздражитель (вспомним всеобщее возмущение «октябрьским переворотом Ельцина»), но и как попытка предотвратить начавшийся процесс обособления местных верхушек от центральной власти, как попытка структурировать новую единую иерархию паразитических особей в масштабах РФ. И надо заметить, что направление этой попытки совпадало с традиционным направлением нефтегазовой «геополитики».

Но для решения основной задачи – стабилизации охлократии и ее «интеграции в мировую экономику» (разумеется, на условиях, устраивающих паразитических гоминидов) – необходимо было сначала жестко структурировать иерархию доступа к кормушкам, выработать строгие правила продвижения и нормы поведения в ней (и отсечь, не соответствующих этим нормам особей, а также всех, желающих пролезть прежними методами). И, конечно, установить жесткую систему дальнейшей охлотизации населения и подавления биологического вида «человек разумный». Однако, для выполнения даже этого минимально необходимого для выживания охлократии начального условия требовались две вещи, в тот момент отсутствовавшие: очень большие материальные ресурсы и наличие мощной и разветвленной репрессивной структуры (т.е. ее воссоздания, поскольку доставшаяся от СССР почти развалилась на первом этапе – наиболее агрессивные особи стали ее покидать, чтобы самостоятельно пристраиваться к кормушкам).

Но здесь, наконец-то, можно закончить эту затянувшуюся серию, поскольку дальнейшее уже прямо связано с нынешним, последним, этапом мутации постсоветской охлократии и, соответственно, с украинскими событиями и приближающимся событиями в РФ.

А для тех, кому это интересно, продолжение следует.